Елена Кочешкова
Шут
Роман-сказка
1 книга. Патрик
Часть первая
Конец лета
1
'Худо мне... - подумал Шут, пытаясь поднять тяжелую голову, - ох, худо...'.
На том месте, где только что лежала его щека, примятая подушка оказалась такой горячей, что впору бежать за лекарем, благо их при дворе хватает. Но бегать-то Шут как раз и не мог - он уже третий день почти не вставал с постели. Вокруг потемневшей от старости дубовой кровати, укрытой под складками балдахина, повсюду валялись комки носовых платков и корки от апельсинов, которыми Шут пытался отогнать простуду.
В сумеречном утреннем свете, едва проникающем через полузадернутые портьеры, его лицо больше походило на маску для карнавала чудищ, который так любит городская ребятня. Эта пугающая маска отражалась в большом зеркале напротив, когда Шут пытался привстать и ослабевшими руками хватался за бутыль с вином. В последний раз у него не хватило сил поставить ее на столик у изголовья, и кое-как закрытая, она закатилась под кровать.
Под одеялом было жарко, а без него холодно: спасаясь от озноба, Шут натянул липкую, уже насквозь мокрую простыню. Небрежно накрывшая его грудь, она то поднималась, то опадала в такт неровному дыханию. Случись какой-нибудь из фрейлин оказаться в этой комнате, она наверняка бы трагично заявила, что глядеть на господина Патрика без слез невозможно. Однако в его покои барышни никогда не ходили, потому и плакать над ним было некому.
Впрочем, Шут, которому едва сравнялось два десятка лет, помирать вовсе не собирался. Вот только простыни с каждым часом становились все горячей, и все трудней было поднимать налитые жаром веки, не говоря уже о том, чтобы попытаться встать. А сигнальная веревочка для слуг, оборвалась еще вчера, когда он попробовал ее дернуть.
Услышав робкий стук, Шут, словно со дна омута, медленно выплыл в реальность.
- Войдите... - он не был уверен, что этот хрип можно расслышать, однако крепкая дубовая дверь медленно со скрипом отворилась.
'Служанка, наверное', - подумал Шут, но повел себя так, точно к нему в гости пожаловал долгожданный друг. Сделав вид, будто злой недуг - лишь часть какой-то новой роли, он отнял тяжелую голову от подушки и нашел в себе силы улыбнуться. И даже приветливо помахал вялой ладошкой посетительнице, которая действительно оказалась служанкой - худенькой, невзрачной и испуганной.
Напрасные усилия.
Девушка, как и все горничные, одетая в скромное серое платье с белым передником, смотрела на него загнанной мышью и, похоже, готова была выскочить обратно за дверь в любой миг. Едва взглянув на ее личико, обрамленное рюшами чепца, Шут догадался, что по своей воле она никогда бы не зашла к нему в комнату. Вероятно, таково было поручение старшей горничной, которая, несмотря на все его протесты, периодически пыталась бороться с беспорядком в этих покоях.
'Вот она, твоя репутация', - подумал Шут, когда служаночка боком скользнула в дальний от кровати угол и суетливо стала сгребать в корзинку все то, что по ее мнению подлежало выбросу. Бутылки из под вина, огрызки, корки... По мере приближения к источнику беспорядка, движения девушки становились все более неловкими, и все чаще она роняла сопливые Шутовы платки мимо корзинки. Девчонка в первый раз оказалась в этой странной комнате, где полумрак таил разные непонятные предметы, и было совсем мало подобающей господам мебели - лишь высокая кровать под тяжелым багровым балдахином, громоздкий платяной шкаф, сундук, да пошарпанный стол с парой кресел из разных наборов. Ни вам парчовых драпировок и дорогих ковров, ни изысканных украшений вроде ваз и шкатулок. Ни единого предмета, указывающего на то, что спальня принадлежит человеку, отмеченному милостью короля. Шуту, с малых лет жившему в гораздо более аскетических условиях, здесь было вполне комфортно. А вот служанке, судя по всему, нет: она господские покои привыкла видеть совсем иными, без разбросанных по полу деревянных колец, бутафорских игрушек и прочего реквизита для выступлений. И уж конечно без высокой перекладины, свисающей с потолка на веревках в самом центре комнаты. Зато напротив кровати имелось большое зеркало, какое не у всякой знатной дамы сыщется, а подле него - богатейший набор красок для лица. Это самое зеркало, видимое из любого угла комнаты, и совершенно необходимое Шуту для работы, теперь весьма правдиво являло малоприятную действительность - его собственную физиономию. Неудивительно, что служанка испугалась странного господина с растрепанными волосами и лихорадочным блеском в глазах.
Да еще эта его дурная слава безжалостного похитителя сердец...
Шуту и в самом деле было худо. Совсем худо. А от взгляда на скованную нелепыми страхами служанку ему становилось еще и грустно. Эта дурочка вполне могла бы понять, что после нескольких дней борьбы с простудой у господина уже не осталось сил на такие фокусы, как соблазнение невинных девиц. Он даже пошутить сейчас толком не сумел бы - ужасно болело горло. Но горничная, похоже, об этом не догадывалась: исходящая от нее тревога была почти осязаема.
Дурочка. Наслушалась о нем страшилок от других служанок.
Шут понял, что никакого общения не получится - так хоть бы помощи дождаться.
- Лекаря... позови, - просипел он, устало откинулся обратно на подушки, накрылся с головой одеялом и закрыл глаза.
Едва слышная мышиная возня горничной не давала вновь провалиться в липкую неспокойную дрему. Неожиданно для себя Шут вспомнил, как годы назад вот также валялся где-то в грязном хлеву, немытый, оборванный, голодный. Тихо умирал от лихорадки. Кто его вытащил тогда? Почему оставил вонючего бродяжку под дворцовыми воротами?
Едва ли ему суждено узнать это хоть когда-нибудь.
Вскоре Шуту опять стало жарко. Он выпростал из-под одеяла руку, и, свесив ее с высокой кровати, попытался нащупать бутыль с вином. Пальцы слепо шарили в пустоте. Шорох стих.
- Да где же ты?! - Шут отбросил одеяло и перегнулся через край постели, ничуть не стыдясь наготы. В этом дворце слуги и не такое порой лицезрели. Куда там хворому господину Патрику до пьяных выступлений барона Дранта! Да и не искать же ему штаны, когда тут весь мир перед глазами расплывается...
Бутылки не было.
- Где вино? - просипел он. Но девица столбом застыла посреди комнаты и не проронила в ответ ни слова.
'Голых мужиков не видала что ли? - догадался Шут. - Неужто подобное целомудрие еще можно встретить в Чертоге? Кабы знать, что она так расстроится - не стал бы пугать нарочно...', - горничные, которых обычно посылали убирать в его комнате, сами были те еще баловницы - так и норовили состроить господину глазки. Благо, с ним это было позволительно.
От досады Шут выругался про себя, вслух уже не мог: горло огнем горело, а темные пятна окончательно заволокли весь мир - ни извиниться, ни залезть обратно сил не осталось.
'Да, и демоны с ним, с вином, кроватью и этой скромницей... - подумал он, сползая на пол. Старого вытертого ковра отчего-то не оказалось на месте, видать служанка уже свернула его, чтобы снести во двор для выколачивания. Но прикосновение каменных плит показалось жаркому телу даже приятным. - Зато здесь прохладнее...'.
Шут улыбнулся и провалился в забытье.
- Экий же ты, братец, дурень...
На сей раз служанка была пожилая, сильная, что лошадь, и начисто лишенная предрассудков. Матушка Нелла почти без натуги подняла и так-то не очень большого, а тут и вовсе отощавшего Шута из кресла, где тот, очнувшись, себя обнаружил, и в два шага перенесла на чистую перестеленную кровать. Он окончательно пришел в сознание, когда ощутил под головой теплую ладонь, а у губ деревянную чашу с лечебным отваром. Не первую, судя по горьковатому привкусу трав, что стоял во рту. Шут со стоном сел и попытался самостоятельно ухватить пиалу. Служанка пресекла это:
- Сиди уж... - она крепко держала чашу, пока та не опустела.
Шут хорошо знал эту женщину: она состояла при дворе давно и, дослужившись до помощницы старшей горничной, могла уже не возиться с тряпками.
Вновь откинувшись на подушки, Шут на миг прикрыл глаза - голова все еще была тяжелой. Тем не менее, он сразу заметил, что комната убрана и проветрена, ночная ваза вымыта и больше не смердит, а его самого укутали в теплый плед.
'Теперь весь двор будет думать, что господин Патрик не только с виду хилый, но и на самом деле таков, - с огорчением подумал Шут. Он с тоской представил себе ехидный смех родовитых барышень Солнечного Чертога и сразу - сказалась многолетняя привычка - начал придумывать достойные ответы.
- Давай-ка, поешь теперь, - спустя какое-то время, матушка Нелла вновь возникла перед ним, прервав этот безрадостный внутренний диалог. От пышнотелой женщины вкусно пахло чем-то очень домашним. Она поставила на столик у изголовья поднос с простой доброй едой и села на край постели, аккуратно расправив на коленях белый передник. - Иль тебя и кормить теперь с ложечки надо? Ну-ка, соберись, Пат.
Пряча глаза от неловкости, Шут осторожно сел. Жар спал, и хотя в горле все еще скребло, боль тоже почти ушла. Матушка смотрела на него с доброй усмешкой и, казалось, действительно была готова выхаживать, как младенца. В ее простом круглом лице без труда читались все пережитые горести и печали, однако, окруженные сетью морщин глаза остались ясными, точно годы их вовсе не коснулись.
'Наверное, она и со своими внуками так же возится', - подумал Шут с благодарностью. Сам он давно не знал домашней ласки и всегда с каким-то особенным волнением принимал чужую заботу.
- Спасибо... - вздохнул еле слышно и спрятался за привычной ширмой улыбки: - Вы спасли мне жизнь, прекрасная дама!
- Ишь ты, уже паясничает! - служанка хрипловато рассмеялась, и смех этот лучше слов отразил радость, от того что непутевый королевский шут больше не валяется обморочный на голом полу. - А не больно много у тебя друзей, я погляжу, - обронила вдруг она.
Да уж... за четыре дня никто не хватился.
Шут, конечно, притворился, что его это мало волнует, но на самом деле, в часы болезни не раз задавался вопросом, отчего все сложилось именно так. Отчего ни шутки, ни улыбки не принесли ему то, в чем нуждаются и король, и распоследняя уличная нищенка...
Так что в ответ на матушкину реплику Шут лишь вздохнул и пожал плечами, удерживая на лице слегка подувядшую улыбку.
- Кто захочет дружить с дураком?
Служанка подала ему ломоть хлеба и хмыкнула:
- Нет, парень, шибко у тебя глаза умны для дурачка. А глупость вся - от того только, что подсказать некому, как жить надо.
Шут развел руками - дескать, согласен. Он уже вполне пришел в себя и с удовольствием выпил полную чашку густого бараньего бульона, а затем расправился с сыром и хлебом. Все дни до этого его рацион составляли только апельсины с яблоками, да легкое ягодное вино, которое, как и везде, являлось во дворце основным напитком. Приятно было снова ощутить вкус настоящей еды. Пугающая слабость отступила, и посуда, хвала богам, уже не норовила выпасть из пальцев.
Когда он закончил трапезу, служанка собрала все чашки на поднос и, сочтя свой долг выполненным, устремилась к двери. На самом пороге она обернулась и, подбоченясь, строго сказала:
- Утром проверю как ты тут.
И, пряча улыбку, скрылась за дверью.
Шут снова остался один.
Так почему-то вышло, что близких друзей при дворе у него не завелось. Кроме короля, конечно. Но король - он, все-таки, король. Не ему, дураку, ровня. К тому же, Руальд Третий частенько покидал Солнечный Чертог, и тогда его любимец оказывался предоставлен самому себе, точно вольный ветер.
2
Пару месяцев назад король вновь отбыл из Золотой: на сей раз с дипломатическим визитом к тайкурскому князю - таргалу Дэго.
Шут без него привычно скучал. Еще до болезни в один из пасмурных тоскливых дней он забрался на ступеньки трона и, нацепив на голову соломенную корону, сидел подле монаршего кресла немым напоминанием о королевской власти.
- Что, господин Патрик, грустите без любимого хозяина? - нарушил тишину язвительный голос. Обернувшись, Шут увидел графа Майру. Один из приближенных Руальдова брата, принца Тодрика, граф заглянул в зал, выгуливая парочку фрейлин.
- Грущу, господин Майра... - Шут выпрямился, с высоты пяти ступенек скорбно посмотрела на графа и его спутниц. А потом, зазвенев бубенцами, неожиданно прыгнул и по-кошачьи приземлился прямо у ног оторопевшего вельможи: - Не все ж, как вы и принц, радуются его отсутствию! - неожиданно встав, он ловко надел потешную корону на графскую лысину. - О! А вам идет! Даже больше, чем Его Высочеству! Так и передайте ему!
Отскочив в сторону, Шут рассыпался в реверансах и звонко продекламировал сочиненное экспромтом:
Наш принц, конечно, будет рад,
Когда опять уедет брат.
Но радость принцам не к лицу -
Вместо себя он шлет овцу!
Златорогий баран украшал фамильный герб Майры... Граф побледнел и потянулся к ножнам. Королевского шута по большей части предпочитали считать блаженным дураком, на слова которого грех обижаться и, тем более, наказывать за них. Но иногда он ходил по краю. Майре едва хватало выдержки вспомнить, что перед ними всего лишь паяц. Какой с него, полоумного, спрос?
После того, как Шут пару раз предугадал грядущие события, придворные даже наделили его даром пророчества - известно ведь, что безумцы частенько 'говорят с богами'. Однако, язык у Шута был отнюдь не благочестивым и подчас оказывался куда более пугающим оружием, нежели отточенная сталь, которой так любили помахать все эти господа рыцари и бароны.
- Допросишься ты, Патрик! - прошипел граф, делая вид, что не замечает, как нервно прыснули в кулачки обе его дамы. - Однажды твоя пустая башка украсит Небесную стену! - он сорвал с головы корону и, скомкав, бросил под ноги Шуту. Желваки на лице у Майры ходили ходуном, когда он круто развернулся и вышел вон. Эхо его шагов гулко разнеслось по анфиладам комнат, уходящих от тронного зала вглубь дворца.
Одна из фрейлин немедленно поспешила за графом - утешать. А вторая поддела туфелькой остатки головного убора и бросила на Шута заинтересованный взгляд. Она не так давно попала ко двору, имела хорошее покровительство и могла не бояться гнева Майры. По какой-то причине Шут показался ей интересней прежнего кавалера.
Господин Патрик всегда нравился дамам, хотя они и не могли толком понять, как вести себя с ним и чего ожидать от чудака с бубенцами. Но чудак был молод и вполне мил на их погляд, хотя вовсе не походил на тех широкоплечих героев, что обычно воспеваются в балладах. Его вечные загадки и дерзости на грани дозволенного не могли оставить дворцовых прелестниц равнодушными. Впрочем, ни одна из них не воспринимала господина Патрика всерьез. Поиграть, повеселиться - это сколько угодно. Потом шептаться по углам, какой он забавный и какие восхитительно неприличные у него шутки! Шут доподлинно знал, что среди барышень ходили красочные слухи о его, якобы, распутстве. Но, по правде сказать, ни одна из них не могла похвалиться, будто почивала в постели у королевского любимчика. Когда в рассказах дело доходило до этого момента, дамы закатывали глаза и начинали нести невероятную чушь. Бредовые эти рассказы цеплялись один за другой, множились, обретая все новые и новые детали. Никто не пытался найти концов правды, а Шута это устраивало. Сомнительный образ покорителя сердец давал ему ряд ценных преимуществ, особенно по части сбора информации.
- А что, господин Патрик, вы и впрямь так радеете за короля? - невинно спросила фрейлина, когда шаги графа затихли.
'Еще одна авантюристка', - с грустью подумал Шут, глядя в соблазняюще-откровенные зеленые глаза.
Он ответил барышне одной из тех улыбок, которые в свое время долго оттачивал перед зеркалом - лукавой усмешкой сердцееда, уверенного в своей неотразимой притягательности.
Придворным дамам более всего нравилось, когда он вел себя именно так, хотя в действительности, Шута мало влекли любовные забавы. Все эти баронессы, графини и маркизы казались одинаковыми: если не пустоголовыми, то наоборот - слишком расчетливыми. Их привлекала только внешняя необычность кавалера, да еще его приближенность к королю. Для того, чтобы окончательно убедиться в этом Шуту понадобилось почти два года. Два года пустых надежд найти родственную душу во дворце.
- Да разве ж вам это интересно? - продолжая улыбаться, он наклонился подобрать обломки короны. - Давайте лучше познакомимся! Мое имя вы уже знаете...
- А меня зовут Дана Кригом, - она подставила руку для лобызания. Касаясь губами бархатистой кожи, пахнущей духами, Шут уже думал, как бы поудачней убраться восвояси, но тут боковая дверь открылась, и в зал шагнула королева Элея ее собственной величественной персоной.
Она, как всегда, была безупречна: золотисто-каштановые волосы, украшенные драгоценными камнями, диадемой лежали вокруг головы, небольшую высокую грудь плотно облегал лиф темно-вишневого платья, весь в белоснежных кружевах.
- Развлекаешься, Пат, - взгляд королевы, по обыкновению при виде Шута, исполнился легкого небрежения и холодка. - Кина уже передал тебе мое поручение? - Шут отрицательно качнул головой. - К нам прибыл барон Дарм с дочерьми. К обеду ты должен быть в трапезной. Только, обойдись, пожалуйста, без пошлых шуток. Я буду тебе признательна, если ты ограничишься своими немыми сценками. Теми, что рассказывают про жизнь во дворце. Старшая дочь барона скорей всего останется при мне фрейлиной.
Не дожидаясь его ответа, Элея покинула тронный зал через главный вход.
Королева Шуту нравилась, хотя сама она относилась к любимцу супруга без особой симпатии. Мало, кто знал, что внешне такая хладнокровная и сдержанная, Элея была сильно обижена на господина Патрика: виду Ее Величество не подавали, а Шут притворялся, что не догадывается.
У нее был сильный характер, у королевы Элеи, но при этом жена Руальда - урожденная принцесса Белых Островов - никогда не проявляла себя ни тираншей, ни дурой. В отличие от большинства женщин династии Крылатых, что вот уже четыре столетия подряд правила Закатным Краем. Даже интриг Элея не поощряла - к величайшему неудовольствию своих фрейлин, больших любительниц плести сети из слухов и тайных козней, направленных в основном друг на друга.
- Простите, леди Дана. Я вынужден покинуть вас, - Шут изобразил на лице великое сожаление, достал у фрейлины из-за ушка соломенную розочку и, с поклоном вручив ей этот выкуп за свободу, колесом выкатился вслед за королевой.
Да... он мало с кем по-настоящему был близок при дворе. Веселил всех, а о серьезном заговаривал редко. И в глубине души оставался тем же застенчивым мальчишкой, каким впервые появился в Солнечном Чертоге. Просто научился заглушать свою робость дерзостью, да неописуемой пьянящей бравадой.
На самом деле Шут вовсе не хотел этих фокусов с дамами - он ничего к ним не чувствовал, просто знал, что так нужно. Но об этом не догадывался даже Руальд, который знал своего странного любимца лучше, чем кто-либо во дворце.
Даже королю Шут, остерегаясь, не открывался до конца. А уж с другими-то и подавно менял маски, как в театре. Благо у него их было много. Особенно господин Патрик любил изобразить идиота: отвесить нижнюю губу, собрать глаза в кучу и, не мигая, глядеть сквозь собеседника. Этот прием безотказно действовал почти на всех вельмож, которые слишком кичились своей важностью - уже через несколько мгновений они начинали захлебываться собственным потоком брани, требуя 'сделать нормальное лицо и изъясняться, как положено воспитанным людям!'.
Шут воспитанным не был. Отродясь. И даже проведя во дворце без малого пять лет, он не научился премудростям этикета.
Не захотел.
3
В дверь громко постучали.
- Кого принесло кривое весло? - крикнул Шут обычным своим, дурным голосом, но охрипшее горло его подвело: он надолго закашлялся и, расстроенный, пониже сполз с подушек под одеяло. Было отвратно думать, что его застанут таким хворым. И что это будет даже не прислуга - ни одна служанка не отважится так решительно и настойчиво заявлять о своем приходе.
Вошла королева.
Высокая, стройная, в медовых глазах отразился солнечный свет.
'Какая она, все же, красивая', - подумал Шут мимолетно и утер нос очередным платком.
Скрестив руки на груди, Элея рассматривала его, точно насекомое в коробочке. Неприятное и даже не интересное, но нужное для дела. Платье на ней было - как окутанный сумраком жемчуг: такого удивительного оттенка, что не сразу и назовешь. Туманное платье ледяной королевы. Оно удивительно подчеркивало нежное сияние светлой кожи.
- Я вижу, господин придворный шут сегодня не в состоянии развлекать почетное собрание, - в холодном голосе Элеи не прозвучало ни намека на сочувствие. Да кто бы и сомневался.
Он лишь вздохнул. Сипеть в ответ дерзости желания не было.
- Изволь принять лекаря, - сухо произнесла королева, - я велю послать его сюда.
И вышла прочь, не потрудившись закрыть за собой дверь, только платье прошелестело... В открытый проем немедленно ворвался холодный поток воздуха, сбросив со стола и разметав по полу бумажные листы.
'Похоже, лекаря-то здесь еще и не было, - понял Шут. - Эта мышка-служанка так и не догадалась его позвать. Сбежала, дурочка, с перепугу... Кто же тогда послал матушку Неллу?'.
По комнате все гулял сквозняк. Шут немного полежал, собираясь с силами, а потом, завернувшись в тонкое летнее одеяло, выполз из кровати, чтобы захлопнуть дверь. И надо ж было так случиться, что именно в этот момент на пороге возник тихий, сушеного вида лекарь с кучей свертков в руках. Внезапное появление сердитого Шута если уж не напугало его, то точно застало врасплох - от неожиданности старик отпрянул с тихим возгласом и едва не упал, наступив на свой длинный халат. Небольшие кожаные мешочки рассыпались по полу.
Шуту стало стыдно. Очень. Плотнее запахнув одеяло, он нагнулся и стал помогать целителю собирать кульки. Даже пробормотал что-то вроде 'извините, не хотел...'.
Лекарь этот, в отличие от других, пользовавших еще Руальдова отца, был человеком новым при дворе. Господина Патрика он почти не знал, так как пренебрегал шумными сборищами, где тот развлекал публику. Подле короля тоже не отирался. Шут и видел-то его всего пару раз издали. Внешность у старика была самая заурядная - чуть вытянутое лицо с прямым плосковатым носом и узким подбородком, заплетенные в косицу седые волосы, неизменный длиннополый халат, перевязанный вместо пояса традиционным шарфом целителя - темно-зеленой шелковой лентой, расшитой орнаментом из растений. Единственное, что запомнилось Шуту из тех мимолетных встреч - это неожиданная легкость движений лекаря. Как будто тот не людей исцелял всю свою жизнь, а практиковал танцевальное искусство. Вот и теперь старик собирал оброненное даже проворней Шута, который, впрочем, не мог в эти дни раз похвастаться ни ловкостью, ни быстротой реакции.
'Хорошее начало знакомства', - подумал он мрачно, нагибаясь за очередным свертком.
Однако лекарь уже вполне оправился после неожиданной встречи. Заполучив назад последний мешочек, он с головы до пят окинул Шута цепким взглядом и, выразительно вздохнул:
- Ступайте, в постель, любезный, зря вы ее покинули.
- Закрывать надо за собой, - буркнул Шут, пряча смущение за показным недовольством, но покорно вернулся в кровать. Его опять начинало знобить, а перед глазами поплыли уже привычные темные пятна.
Целитель сел рядом. Осторожно взял в руки холодную влажную ладонь Шута и с неожиданной силой передавил у запястья. Что-то слушал, застыв лицом и прикрыв глаза, двигал пальцами по голубым Шутовым жилам. Затем пристально изучил оба глаза и заглянул в рот.
- Штаны тоже снять? - не удержавшись, съязвил Шут.
- Если вам без них удобнее, - парировал лекарь с усмешкой.
- Ну... коли вы пропишите мне немного любви! - глупости подобного рода давно рождались у Шута сами собой, без малейших усилий. Он лукаво прищурился. Темные пятна рассеялись, и обычное дурашливое настроение понемногу возвращалось.
- Полагаю, для этого вам не обязателен мой рецепт, - молвил старик таким тоном, что Шуту стало стыдно за свой распущенный язык.
Лекарь выбрал из кульков три лишь ему приметных и оставил их на столике при кровати.
- Из каждого - по одной пилюле раз в день. Эти - с утра, как проснетесь, эти - после обеда, эти - перед сном. Да постарайтесь, чтобы всегда в одно время.
- Где же видано, чтобы такие, как я, ели и спали по часам? - Шута и впрямь позабавили слова лекаря. Но старик веселья не поддержал.
- А это, уважаемый, уже ваша забота. Да только я вам вот что скажу: болезнь сия имеет корни глубже, чем может показаться на первый взгляд. Ваше тело ослаблено, но хуже того - душа истощена. Без должного лечения вы, конечно, оправитесь от этой простуды, да только вскоре заболеете вновь. И уже серьезней. Так что поступайте, как знаете. Можете выкинуть эти пилюли в окно и идти развлекать почетное собрание, где королева очень желала бы вас видеть.
Лекарь говорил спокойно, однако Шут хорошо уловил суровые нотки в его голосе. И чутье подсказало ему, что лучше не перечить. Поэтому он вздохнул, выразительно пожал плечами и весело продекламировал:
Ну, в одно - так в одно.
Погляжу заодно,
Как работают чудо-пилюли,
Если только меня не надули!
- Да, - вздохнул целитель, - стишки у вас хорошо получаются... Талантами боги не обидели. Еще бы благоразумия вложили... Не спутайте, какое лекарство когда принимать, - с этими словами придворный врачеватель встал и хотел уже откланяться, но вдруг добавил: - И вот еще что, господин шут. Велите слугам впредь убирать в вашей комнате почаще. От грязи здоровья не прибавится. Мы с вами все-таки не в Заморье живем.
Шут не стал ломать голову над вопросом, откуда, несмотря на чистоту после недавней уборки, лекарю стало известно про его обычный беспорядок. Следовать совету старика он тоже не собирался, потому что терпеть не мог, когда в его покоях появлялись посторонние. Пусть лучше будут пыль и мусор, пусть слуги сплетничают, будто он грязнуля, зато меньше риска, что в его отсутствие кто-нибудь обнаружит вход в тайную комнату. Дверь была надежно скрыта за гобеленом, но Шут все равно опасался и всегда держал ее запертой.
Впрочем, после болезни к нему пару раз ненавязчиво заглядывала лично матушка Нелла. Как и обещала, она проверила все ли в порядке с чудаковатым господином, и ему это было приятно... Шут безропотно разрешил ей вымыть окна в спальне и отдать пропыленный балдахин прачкам. В благодарность за заботу, он потихоньку подложил доброй матушке пару серебряных 'всадников'. Засунуть монеты в карман ее передника было делом несложным для человека, который в свое время выживал тем, что воровал худо лежащее с прилавков и зарабатывал фокусами. А нынче жалование Шут получал золотом, поэтому вполне мог позволить себе такую щедрость.
Личных горничных и камердинера у Шута не имелось. Во-первых он не особенно любил отдавать распоряжения, да и не испытывал большой нужды в чьей-либо помощи. Сам мог сходить на кухню за едой или отдать грязные рубашки прачкам, беспорядок же ему не мешал. А во-вторых, хоть и именуемый 'господином', на ступенях дворцовой иерархии Шут и сам был ненамного выше прислуги. Нет, разумеется, ему стоило лишь заикнуться - и в тот же день любимчику короля назначили бы личного лакея. Но он чувствовал, что это будет излишним.
Прежнее здоровье к Шуту вернулось быстро. Хотя, сказать по чести, пилюли он перестал пить сразу, как почувствовал, что может снова пройтись колесом и покинуть свои покои через окно. Совесть мучила его недолго: в конце концов, этих горьких шариков с резким запахом трав стало на треть меньше.
'Шут я или барышня? - смеялся он над собой, - не хватало еще, и правда, впасть в зависимость от каких-то пилюлек!' - довольно и того, что он почти неделю пытался следовать строгому распорядку дня.
Это оказалось слишком утомительно.
4
Первое, на что решился Шут, выбравшись, наконец, из постели и из простуды, был поход к дворцовой портнихе.
Чопорная, длинная и худая как палка, эта особа наводила трепет на всех своих клиентов. Но меньше их от этого не становилось. Мадам Сирень, за глаза называемая просто Госпожой Иголкой, умела создавать шедевры. Ее наряды стройнили толстых, подтягивали низкорослых, оттеняли лучшее в каждом заказчике. Подобно Шуту, Госпожа Иголка была незнатного рода, но во дворце к ней относились с большим уважением: как-никак этой женщине было доверено одевать самого короля. Разумеется, все придворные дамы выстраивались в очередь к ней на пошив. И, несмотря на целую грядку учениц и помощниц, мадам Сирень всегда была занята на много недель вперед.
Но Шут обслуживался вне очереди. Как особа, причисленная к королевскому кругу.
Он тоже побаивался Госпожи Иголки, ибо прозвище свое она получила не столько за пропорции тела, сколько за вздорный нрав и острый язык. Каждый раз их встречи превращались в опасный словесный поединок, в котором Шуту не всегда удавалось остаться победителем. Направляясь к ее мастерской, он перебирал в голове их прежние стычки и гадал, на чем может проколоться в этот раз.
Но мадам Сирень встретила его почти ласково. Едва только Шут заглянул в швейную мастерскую, она приветливо кивнула ему и поманила длинным костлявым пальцем.
- Заходите, заходите, господин шут. Чего изволите? - портниха улыбнулась ему, но выглядела она усталой, и в голосе ее не было даже намека на привычное ехидство.
- Да ведь вы знаете не хуже меня, - Шут сделал умоляющее лицо, выразительное, как у голодной собаки и распахнул края дублета. - Через три дня - осень...
Вообще-то у него был целый шкаф нарядов, но придворному паяцу положено выглядеть не франтом в кружевах, а забавным дураком. Так что дорогие платья, раз уж им положено иметься у приличного господина, висели себе за дубовыми дверцами, а Шут, как правило, щеголял в живописно-ярких костюмах с бубенцами. Не лишенных, впрочем, изящества и красоты. Очередной наряд Госпожа Иголка шила ему почти к каждому новому сезону. Таков был их негласный уговор.
Мадам Сирень взяла его за локти и довольно бесцеремонно подвинула ближе к окну.
- Ты похудел, дружок.
- Немного, - улыбнулся он. - Скоро наверстаю, так что шейте как обычно.
Шут был весьма небольшого роста, из тех, про кого говорят 'тонкая кость'. Он часто ловил на себе пренебрежительные взгляды других мужчин и оттого казался себе не особенно привлекательным. Но зато его тело - стройное, ловкое и гибкое - позволяло Шуту оставаться отличным акробатом. К тому же, несмотря на внешнюю хрупкость, он был намного сильнее, чем обычно думалось окружающим - летая над перекладиной и разгуливая на руках, трудно не обрести в мышцах железную крепкость. Однако сила эта не бросалась в глаза, в отличие от невысокого роста...
Портниха пристально смотрела на Шута, будто хотела постичь что-то невидимое глазу. Так было всегда, когда он приходил на примерку. По дворцу гуляли слухи, будто Госпожа Иголка - колдунья. Вранье наверняка. Но странная она была - не поспоришь. Эта женщина всегда требовала личного присутствия клиента при заказе, даже если знала его мерки наизусть.
Наконец она сделала для себя какие-то выводы и позвала:
- Арна! Будь добра, принеси мне ткань господина Бужо и тот красный отрез, - портниха задумалась на миг, - и еще немного золотого шелка... да... на вставки... там как раз остался нужный кусочек. Впрочем... сама найду.
Она ушла вслед за помощницей, оставив Шута наедине со своим выводком скромных трудолюбивых девиц. Портнихи слаженно работали, не обращая внимания на гостя. Шут заскучал. Его взгляд скользил по комнате... По широким окнам, подоконники которых были заставлены цветами... По рабочим столам рукодельниц, пестрым от лоскутков и катушек с нитками... По деревянным моделям, чьи суставы можно было сгибать как у живого человека... По полкам с готовыми заказами...
Шут вздрогнул, когда в ноги ему ткнулся пушистый широколобый кот. Дымчато-серый, с умными зелеными глазами - он был одним из множества кошек, привечаемых в Чертоге и призванных сокращать поголовье грызунов. Впрочем, этот откормленный баловень портних едва ли гонялся за крысами, которых во дворце всегда водилось в достатке. Шут наклонился и, улыбнувшись коту, ласково почесал его возле уха. Тот заурчал и еще настойчивей принялся ластиться к Шутовым ногам, щедро осыпая свою длинную шерсть на темные штаны гостя.
- Попрошайничаешь, Бархат? - Шут быстро распрямился, когда мадам Сирень возникла рядом. А портниха подняла кота под брюхо и бесцеремонно выставила на карниз за окно. - Поди лучше погуляй, бесстыжая морда.
Ткань неизвестного господина Бужо оказалась молочно-бежевой с теплым золотым отливом на свету. Достаточно плотной для осени, немнущейся и крепкой.
Дорогая ткань. С тех пор, как Шут попал во дворец, ему никогда не шили дешевых нарядов.
- Вот... Костюм оттенит твою кожу и подчеркнет цвет волос, - Госпожа Иголка довольно улыбалась, обернув его куском материи. - Ну, просто чудо как хорошо! Ты везунчик! Ткань редкая, из Заморья.
Кожа у Шута была светлая, как у большинства жителей королевства. А вот волосы - того небывало редкого оттенка, который в народе называли 'солнечное серебро'. Точно выгоревший к осени ковыль, подсвеченный утренними лучами, они были такие же светлые, непослушные и будто испускали едва уловимое сияние, неизменно привлекая внимание зевак. В Чертоге такими волосами больше никто не мог похвалиться, да и в городе - поди сыщи. Заезжие гости всегда дивились, впервые увидя Шута.
Он с волнением посмотрел на портниху:
- А успеете? До конца лета уж рукой подать, - Шуту очень хотелось появиться на балу Первой Осенней Ночи в новом наряде.
Госпожа Иголка фыркнула:
- Ты бы еще позже пришел! - но когда Шут трогательно сложил ладошки на груди и сделал свой собачий взгляд еще красноречивей, лишь рукой махнула. - Да не переживай. Успеем.
Остаток дня Шут провел в библиотеке.
Он любил это место. Ряды книг, уходящие до самого потолка, цветные витражи, пылинки, парящие в звонкой прохладной тишине. Под высокими сводами любой звук растворялся подобно капле, упавшей в бескрайнее озеро: шелест страниц, шаги редких посетителей, мерный стук маятника в старых часах... Мудрость, накопленная стенами библиотеки, казалась Шуту терпким вином, с годами приобретшим особый изысканный вкус. Обитатели дворца не особенно чтили ее своим вниманием, и это было хорошо. Каждый раз, закрывая за собой дверь в этот чертог знаний, Шут чувствовал, что оставляет за порогом все дрязги, интриги, сальные шутки, жеманные улыбки, всю эту ложь и суету. Он с ногами забирался в большое кресло у высокого стрельчатого окна, откуда была видна входная дверь, и мог сидеть в нем часами, листая пожелтевшие страницы бесценных фолиантов.
Там его и застала королева. Вошла неожиданно, без стука, ведь это была не личная Шутова комната.
- Прохлаждаешься, Пат, - будто ледяные осколки звонко ударились о хрустальное дно тишины.
Патриком его назвали, чтобы звать хоть как-нибудь. Настоящего своего имени Шут никому не сообщал, а прозвище его никто не воспринял всерьез, ибо в Солнечном Чертоге оно обернулось настоящей должностью.
- Ошибаетесь, Ваше Величество. Готовлюсь к празднику, - он улыбнулся ей тепло и искренне. Но выражение лица королевы оставалось непроницаемым. Что-то было не так с ней, однако Шут не мог понять что именно. Ему показалось, Элея бледна, но он не взялся бы сказать наверняка. Возможно, виной тому была лишь игра света, искаженного синими стеклами витража.
- Мне известно, как ты готовишься. Отвлекаешь портних от важных заказов. Знаешь ли ты, что весь курятник мадам Сирень сегодня занимается только твоим нарядом?
- Я польщен! - Шут радостно сверкнул глазами.
Вместо ответа королева поджала губы и неожиданно выхватила из рук у него книгу, что Шут держал, когда она вошла.
- 'Острословия Марта Коротышки'... - Элея открыла страницу наугад, и глаза ее скользнули по строкам. Шут довольно глядел, как на губах у королевы заиграла улыбка, а на щеках - румянец. Наконец она расхохоталась и бросила 'Острословия...' обратно. - Патрик, эти шутки ужасны... Если их услышит леди Бусс, ее хватит удар.
Он осторожно отложил в строну удачно пойманную книгу. Это был один из немногих экземпляров, иллюстрированных в технике живых чернил.
- О, не волнуйтесь, Ваша Светлость. Она их не услышит. Подобные шутки предназначены для других ушей. Да и не думаете же вы, что я украду чужие слова? Это всего лишь один из моих источников вдохновения! - он лукаво посмотрел на нее, склонив голову набок. На самом деле Шуту вполне хватало собственных мыслей и остроумия, ни в каких дополнительных источниках он не нуждался. Просто уже привык выставлять себя большим дураком, нежели был на самом деле.
- Знаю я, где твое вдохновение... У фрейлин под юбками! - неожиданно резко бросила ему Элея.
Шут опешил. Никогда раньше королеву не трогали его интрижки с придворными девицами. И никогда она не позволяла себе подобных слов. Упрек из ее уст прозвучал как-то особенно обидно, и непонятным образом задел за живое. Ответить, однако, Шут не успел - Ее Величество королева Элея покинула библиотеку, громко ударяя пол острыми каблуками. Последний взгляд, который она бросила на Шута, оцарапал его хуже любого кинжала.
Некоторое время он сидел в глубокой задумчивости, пытаясь понять причину столь несправедливого гнева. Ревность отпадала сразу, Шут знал, что королева скорее уйдет в монахини, чем позволит ему взглянуть на нее как на женщину. Может он обидел кого? Ее близкую подружку? Одну из фрейлин? Да нет... не было такого. Или одна из барышень округлилась животом, и отцовство опять приписали господину Патрику? Но он бы первым узнал. Шут перебрал в уме еще несколько домыслов, и все они показались ему лишенными оснований.
Устав от пустых раздумий, он решил, что лучше будет снова взяться за чтение. Разумеется не сочинений развратника Марта. Ими он увлекался в том возрасте, когда растительность на лице еще только намечается, а вот прыщей на нем уже хоть отбавляй. Хотя конечно в юморе старику не откажешь. Но на данный момент 'Острословия...' были лишь ширмой для совсем другого чтения.
Шут извлек из-под полы камзола маленький, но увесистый томик.
'Ловкость рук все-таки ценное приобретение, надо отдать должное Виртуозу и его урокам'.
Он и сам не взялся бы объяснить, отчего спрятал книгу от королевы. Просто ему претила мысль, что кто-то увидит его за чтением философских измышлений Ависа Правдивого или Луирато. Дуракам не положено знать подобные вещи, дураки при дворе должны кривляться и сыпать пошлостями.
Увлекшись особенно интересным замечанием в книге, он запустил пятерню в свои густые волосы, окончательно разлохматив и без того не очень аккуратную шевелюру. Без шапки, как и без звона бубенцов, было непривычно. Но что поделаешь - новый костюм ему принесут только через пару дней, а прежний пропал безвозвратно. И шапка вместе с ним...
5
Летний его наряд был разноцветным, легким и таким удобным, что очень быстро стал как вторая кожа. Сшитый из зеленых, красных и оранжевых лоскутов, из длинных свободно свисающих ленточек, он - вопреки обычному - больше походил на карнавальный костюм, нежели на повседневное платье. Каждый раз, отдавая его прачкам, Шут требовал вернуть одежду в тот же день, во что бы то ни стало. Ничего другого не надевал и в часы стирки щеголял по дворцу, завернувшись в простыню. Дамы хихикали, королева сердито отворачивалась, а Руальд, лишь щурил смешливые глаза и говорил, что его любимец 'накопил довольно блох, чтобы расстаться со своими колокольчиками на полденька'.
И все было хорошо, пока принц Тодрик, младший брат короля не пожелал взять придворного дурака с собой на охоту. Шут наследника не любил, а травлю и подавно. Но его мнения никто не спрашивал, ибо чувства у них с Тодриком были взаимные... Будь Руальд во дворце, принц не посмел бы командовать дружком короля, но Его Величество уже пару месяцев, как отбыл в путешествие по Диким Княжествам, и Тодрик решил, что может позволить себе такую вольность.
Чистым звонким утром три десятка рыцарей во главе с наследником престола покинули дворец, направляясь к богатым лесным угодьям, которые находились невдалеке от города. Рыцарей сопровождали оруженосцы и дамы, охочие до страстей, а также мрачный Шут. Оскорбленный вольностью принца, он даже не пытался сделать вид, будто ему приятна компания и происходящее. Рыцари пели, пили, хвастались и красовались перед дамами. Тодрик потрясал длинным копьем и бился об заклад, что сразится даже с медведем, коли встретит на пути. Один на один, разумеется.
'Ну-ну, - думал Шут, - то-то я гляжу, тебе каждый раз оленей выставляют да молодых хрюшек. Да и сам ты - лощеный хряк...'.
На самом деле принц вовсе не был ни толстым, ни розовым, он даже не отличался любовью к грязным лужам. Напротив - Шут ни разу не замечал его два дня подряд в одном наряде, а от служанок знал, что апартаменты Тодрика можно было бы взять за эталон чистоты во дворце. Но все это не имело значения, ибо Шут видел скрытое за внешним лоском: будучи первым наследником правящего монарха, принц Тодрик тяжко страдал неудовлетворенными амбициями. Осознание, что лишь одна жизнь отделяет тебя от трона - такое бремя. Ведь прямого наследника-то нет... Нет его, да и будет ли? Ах, Тодрик, Тодрик, как хочется тебе примерить корону! Так хочется, что хоть волком вой, хоть криком кричи... Шут знал - принц легко подставил бы ножку брату, выпади ему такой шанс. Но шанс не падал, а кишки Тодрика были слишком тонкими, чтобы он осмелился на нечто большее, чем стенания в кругу верных рыцарей о несправедливом выборе судьбы.
Рыцари эти, на Шутов погляд, были слишком преданы Его Высочеству. Прикормил их Тодрик, приучил к сладкой жизни. Куда бы он ни ехал - в соседние королевство за турнирными победами, на охоту или просто в дорогую винницу, бравые парни, увешанные железом, неизменно сопровождали его, разделяя с принцем все удовольствия. Ну, или почти все.
В лагере на лесной лужайке было шумно и весело, слуги подготовили цветные шатры для гостей, накрыли столы, развесили флаги с гербами рыцарей. Дамы сразу занялись любимыми делами - плетением венков и сплетен. Рыцари нетерпеливо гарцевали на своих холеных рысаках, ожидая, когда затрубит рог и можно будет ринуться за сворой по следам несчастного оленя. Лаяли собаки. Главный ловчий что-то терпеливо объяснял принцу, более всех жаждущему с головой окунутся в бешеную скачку. Шут понял, что выбора у него нет, и принялся развлекать дам забавными историями и фокусами. Было скучно, но не более, чем обычно. И лучше б так и оставалось...
- А сыночек тот, да будет вам известно, пропил все папино наследство в три года и решил... Угадайте что? Ну конечно - податься в рыцари! Куда ж еще идти родовитому бездельнику... - Шут как бы невзначай покосился в сторону парочки особенно задиристых парней в блестящих, почти парадных латах. - А тут, вот беда-то, у графеныша нашего опять неувязка случилась - кобыла его понесла! - он встал, скрючив ноги, так точно между ними были бока беременной лошади, и всем видом своим изобразил придурковатое недоумение. Однако продолжить байку Шуту не дали. Он вздрогнул от неожиданности, когда тяжелая рука в грубой кожаной перчатке хлопнула его со всей дури по плечу:
- Эй, ты! Тебя принц зовет, оглох что ли? - рыцарь Барх - отчасти беззубый, с физиономией в рубцах от давних чирьев громила - никогда не отличался деликатностью... Потирая отбитое плечо, Шут так и заявил ему, ядовито напомнив, что приласкать дурака считается среди дам хорошей приметой, но вот на счет рыцарей он не уверен! Упомянутые дамы, не обманув его ожиданий, дружно засмеялись, заставив рыцаря побагроветь от гнева. Но влепить Шуту затрещину ему не удалось - конечно, куда этому Барху состязаться в ловкости с учеником Виртуоза... Увернувшись от лапищ рыцаря, Шут ретировался по направлению к палатке принца. И в этот момент прозвучал сигнал к началу травли. Крик и лай, трубный глас охотничьих рогов, топот и пылища - Шут сам не заметил, как оказался в самом центре этого хаоса.
Рядом с Тодриком.
У наследника были невыразительные бледно-голубые глаза, и хотя лицом он удался, эти водянистые гляделки все портили. Сводили на нет аристократическую красоту прямого носа, черных бровей, алых губ и густых темных волос, каскадом спадающих на плечи. Женщины, безусловно, считали принца красавчиком, но Шут видел лишь эти холодные глаза с вечной обидой, затаившейся на дне.
И сейчас, когда они смотрели прямо на него, шут понял, что его ждут неприятности. Очень серьезные неприятности.
- А отчего это вы, господин паяц не изволите развлекать моих рыцарей? - Тодрик кривил губы в злобной усмешке. - Все с дамами, да с дамами, а как же мы? - он обвел рукой своих товарищей, которые все как один скалили рожи в гнусных улыбках, предвкушая... что? Охоту? Или совсем другую забаву? - А извольте-ка вы нас сопровождать! Трас, подай скакуна его дурачеству!
Из-за спин рыцарей протиснулся хилый подросток в цветах дома Этраков, он вел в поводу осла. Старого, облезлого и запаршивевшего. Шут с удивлением понял, что аттракцион был спланирован заранее.
'Это кому же я так насолил? Графу Майре? Принцу? Ну да, у них обоих достанет подлости на такие затеи... В одиночку Тодрик не решился бы шутить подобным образом. Он пока еще боится брата...'.
Но Его Величество Руальд оставался далеко. А рыцари не желали больше ждать ни секунды.
- Садись, дурак! - Барх грубо толкнул Шута в спину и тот, чтобы не упасть, был вынужден вцепиться в холку осла. - Садись! Да держись крепче - мы быстро поскачем, и ты не должен от нас отстать! - смех оглушил его, и, пока Шут пытался устоять на ногах, кто-то набросил ему на плечи веревку, стянув ее так сильно, что он вскрикнул от боли. - Вперед! - рыцари хлестанули осла и сами, пришпорив коней, рванули в погоню за оленем. Шут с ужасом понял, что второй конец веревки, намертво врезавшейся в его плечи, держит один из всадников, несущихся впереди него, а другой привязал осла к седлу своей кобылы...
'Они убьют меня! О Боги, они хотят меня убить...', - упав на осла, он стиснул коленями несчастную скотину и закрыл глаза, чтобы не видеть, как мелькают по сторонам ветви деревьев. Одна из них сорвала с него шапку с бубенцами, другая больно хлестнула по лицу... Но это длилось недолго. Захрипев, осел пал, не продержавшись и нескольких минут, а Шут вылетел вперед и еще какое-то время собирал ухабы на лесной тропе, пока его мучитель - он так и не разглядел кто - не выпустил из рук веревку.
Время замедлилось...
Он смотрел на мокрую черную землю у себя перед носом... на мелкие камешки, обломок ветки с парой листков и большого муравья, который полз по ней... на собственные грязные пальцы... Отрешенно думал, что, должно быть, ночью здесь прошел дождь. Всюду лужи, они еще не высохли, несмотря на яркое солнце... Оно все такое же яркое, и муравей спешит по своим делам... Жизнь продолжается, а значит надо как-то вставать, идти назад в лагерь.
В конце концов, он отполз в кусты и там сидел, пытаясь прийти в себя и унять дрожь, пока рог не возвестил о скором и успешном возвращении охотников. Отползать надо было подальше, но Шут понял это слишком поздно... Они не преминули отыскать его и убедиться, что дурак жив, разве только немного ушиблен и очень грязен. Неподобающе грязен для общества принца. По велению Тодрика рыцари подтащили Шута к озеру и долго смеялись, глядя, как Барх многократно окунал его, держа за шиворот: поднимал и снова, раз за разом, совал головой в холодную воду.
Шут не сопротивлялся. Он был не здесь. Он снова ехал в фургоне, снова видел как рожает Дала, Виртуоз бил его по лицу и приговаривал, что настоящий мужчина должен терпеть боль молча, если уж он не смог ее избежать. И кричала публика, а он шел по канату над пропастью, чтобы опять - в тысячный раз - сорваться в бездонную темноту...
Шут смутно помнил, как его приволокли в лагерь, как один из лакеев лил ему в рот вино, как где-то на краю сознания барышни восхищенно славили принца, сразившего оленя своей рукой. Хвала богам, Шута они не видели... нет, не видели. Принц велел засунуть его в один из хозяйственных шатров, где и забыл среди суматошно снующих слуг.
С охоты Шут вернулся только к утру, когда слуги разобрали шатры и повезли их обратно во дворец на телегах. Повезли вместе с ним, заботливо уложенным между мешком с овощами и свернутым в тюк тентом для походной кухни. Шут плохо помнил дорогу, минувшая ночь и вовсе выпала из его памяти, но одно он понял точно - никто не знал, что с ним случилось. Слуги полагали, будто он неудачно упал с коня во время травли, а дамы не видели его после забавной сцены с Бархом. За это Шут был благодарен принцу, если такое понятие вообще уместно. Конечно, Тодрик не по доброте душевной утаил правду о происшествии в лесу: он просто опасался навлечь на себя гнев старшего брата. Верно рассчитал, змей подколодный, что Шут скорее сделает вид, будто ничего не было, чем позволит другим узнать о своем унижении.
Кое-как выбравшись из телеги на хозяйственном дворе, он несколько минут просто стоял, прислонясь к столбу какого-то навеса. Мимо сновали работники и слуги, кудахтали куры, в двух шагах от Шута тявкал щенок, пытаясь вырвать тряпку из рук веселой чумазой девочки лет пяти. Жизнь здесь была совсем иная, чем обычно видел господин Патрик в богато убранных дворцовых покоях. Какая-то женщина прошла совсем рядом с ним, неся кадушку, полную парного молока. От его запаха у Шута еще больше закружилась голова, он понял, что ужасно голоден.
Поймав за рукав первого же мальчика-слугу, Шут велел хоть зарыться, но сию секунду устроить ему горячую ванну. Мальчишка попался дерзкий, однако смышленый, он хмыкнул и весело поинтересовался:
- А вы, господин Патрик, где ж так извозились? - темные глаза лукаво сверкнули из-под давно не стриженой челки. Волосы у парня были черные как сажа, а кожа смуглая - явно выходец из южан.
- Пастушек по лесу гонял, одну тебе хотел привести.
- Должно быть, прыткие попались! - парнишка весело рассмеялся. Шут взлохматил его шевелюру и, прихрамывая, поплелся к себе. По дороге он гадал, что за вожжа попала под хвост принцу и его дружкам.
Поднять руку на шута всегда считалось дурным тоном - так же, как на калеку, ребенка или монаха. Узнай о выходке Тодрика другие обитатели дворца, скандал вышел бы нешуточный. Конечно, принц и прежде пытался подпортить жизнь любимчику своего брата, но у него это получалось не слишком удачно: всякий раз Шуту хватало везения выкрутиться из неприятных ситуаций. И когда на него пытались 'повесить' беременность одной из придворных дам, и когда обвинили в краже драгоценного перстня у посла из Герны, и даже когда служанка нашла Шутовы золотые бубенцы под королевской кроватью... Почерк принца был легко узнаваем во всех случаях - фантазия у него не отличалась оригинальностью.
Еще проснувшись в телеге, Шут понял, что купание в холодном озере не прошло даром: голова стала тяжелая, свет ранил глаза, и больше всего хотелось залезть в постель. А перед этим принять теплую ванну. Оказавшись в своей комнате, он с отвращением сорвал с себя лохмотья, в которые превратился костюм, и встретил служанок, притащивших большую лохань, в чем мать родила... грязный, расстроенный и дрожащий от холода. Бросая на господина насмешливо-жалостливые взгляды, женщины споро налили в деревянную ванну горячей воды, забрали то, что было его любимым нарядом, и быстро исчезли. Едва только они покинуть комнату, Шут со стоном залез в лохань и, закрыв глаза, растворился в блаженном тепле. Небесная Мать, неужели он дома, неужели этот кошмар закончился...
Неспеша оглядев себя, он понял, что все могло бы быть и хуже: хотя тело болело так, будто его долго и усердно пинали, синяков и ссадин оказалось на удивление мало, а лицо и вовсе не пострадало. Лишь царапина от ветки... Публике, конечно, стало б только веселей, превратись Шут в урода, но сам он вовсе не желал себе такой участи - его работа требовала виртуозного владения лицом.
'Повезло, - думал Шут, смывая грязь и боль, - опять повезло... Надо бы попросить служанок принести побольше апельсин - я слышал, они помогают от простуды'.
А потом, он спал... Долго и крепко. И когда проснулся, все случившееся казалось ему лишь страшным сном.
Едва открыв глаза, веки которых оказались болезненно тяжелыми и горячими, Шут с досадой понял, что простуда вцепилась в него накрепко.
'И пусть. Зато отдохну от всех, не придется мне любоваться на довольную рожу Тодрика. Лишу его удовольствия поухмыляться исподтишка'.
6
Барахтаясь в бредовых видениях, одно другого краше, Шут многократно оказывался лицом к лицу с принцем и каждый раз спрашивал: 'За что? Ну, за что?'. Иногда ему снился Виртуоз, но все время в стороне, будто за невидимой стеной.
Теперь же, когда Шут наконец снова показался на людях, Тодрик словно забыл и о нем самом, и о потехе в лесу. Столкнувшись с Шутом, идущим из библиотеки, принц лишь равнодушно скользнул по нему взглядом. Его Высочество, похоже, вообще никого не замечал. Слуги старались не попадаться ему на глаза лишний раз, а дамы переключили свое внимание на других, более любезных кавалеров.
'Что-то случилось, что-то я пропустил... Нехорошо, - думал Шут, возвращаясь к себе в комнату. Он предпочитал быть в курсе всех дворцовых интриг, и обычно ему это удавалось без труда. Дураку ничего не стоит проникнуть за закрытые двери, услышать важный разговор. Кто воспримет его всерьез? Но после визита к Мадам Сирень Шут понял, что еще не готов окунуться с головой в клубок интриг, которые сплетались, пока он болел. - Еще денек, - сказал он себе, - еще один день передышки. Я лишь чуть-чуть наберусь сил'.
Служба при дворе никогда не была простой, но Шут ни разу не пожалел о своем выборе. Несмотря ни на что, ему нравилось быть господином Патриком - непонятным чудаком, который никому не обязан объяснять свои действия, которому дозволено смеяться и плакать, говорить загадками и удивлять окружающих странными выходками. А главное - в Солнечном Чертоге был Руальд.
Разница в четыре года - это немало, но они всегда понимали друг друга, будто братья. Иногда король даже шутил: мол, не батюшкиной ли тайной любовницы, ты сынок, господин Патрик? Шут смеялся. Они оба прекрасно знали, что король Берн не отличался большой любовью к женскому полу и, кроме давно почившей дорогой супруги, никого не привечал. За что не раз был обсмеян дворцовыми мужчинами.
Но Шут и впрямь походил на Руальда - как если бы лицо короля отразилось в лесном ручье, обретя новые черты, близкие к прежним, но все же иные. Одень господина Патрика подобающим образом, он без труда мог бы выдать себя за брата Его Величества. И это была еще одна причина для братца истинного таить злобу на Руальдова любимчика. Тодрик всегда пытался встать между ними.
Конечно, поначалу, когда Руальд еще был принцем, а Шут - тощим подростком, все выглядело иначе. Будущего короля забавляли выходки спасенного им мальчишки из бродячего балагана, ему льстили преданность и безусловная любовь найденыша. Но не более. Его Высочество видел в Шуте лишь занятную игрушку.
До того дня, пока не скончался король Берн.
Болезнь короля была долгой и мучительной, недуг медленно пожирал его изнутри, лишая воли к жизни. К концу своих дней Его Величество стал худым и желтым, точно высохшее за зиму медовое яблоко. А зима, между тем, и в самом деле близилась к концу. Король не дожил до весеннего праздника лишь два дня.
Когда поутру лекарь Вильяр обнаружил, что монарх мертв, Шут узнал об этом в числе первых. Сам он почти не общался с королем - Берну уже давно было не до шуток... но в то утро личный слуга Его Величества не сумел донести до монарха завтрак, за которым отправился на кухню в обычное время. Пожилой лакей оскользнулся на масле и так неудачно упал, что разбил себе нос. Пока поварихи, сокрушаясь, приводили беднягу в чувство, матушка Тарна поймала первого попавшегося, кто мог доставить завтрак королю.
Шута, который сидел на кухне и доедал свежую булку с медом.
Не слушая протестов, мол, 'я ж не слуга, я дурак', она вручила ему поднос с жидкой овсяной кашей, сваренной на воде, и велела нести немедля. Шут, куда деваться, понес. Он вовсе не горел желанием попадаться на глаза желчному и злому Берну, которого с некоторых пор опасались даже сыновья. В последние недели король стал особенно плох и раздражался по малейшему поводу. Он уже успел прогнать со службы пару лакеев и одну недостаточно расторопную служанку... Быстро шагая к покоям короля, Шут вспомнил одну короткую молитвочку, которой его научили девочки-послушницы при храме святого Ваария. А потом для пущей надежности тихонько прошептал несколько строк из волшебной песенки Далы.
Но его опасения оказались напрасны.
Двери в опочивальню короля были распахнуты настежь, и бледный лекарь как раз выходил в гостиную, что-то взволнованно объясняя советнику. Увидев Шута, он зажмурился как от боли и негромко произнес:
- Оставь это, Патрик. Король скончался...
А потом Шут спешил за ними к Руальду, который только проснулся и был еще растрепанный, неумытый после сна... Белые волосы смешно торчали во все стороны, точно хвосты на шапке у Шута. Он слышал, как советник сообщил принцу о смерти отца. Видел, как тот, сжавшись от горя, точно дитя, закрыл лицо руками. Все знали - король умирал, но весть о его кончине все равно оказалась слишком тяжелой для наследника.
- Оставьте меня, - глухо прошептал Руальд и, увидев, что советник все еще мнется на месте, рявкнул громче: - Оставьте же!
Они ушли. Все, кроме Шута, который звериным чутьем понял, что принцу сейчас нужно не одиночество, а плечо, на которое можно опереться. На которое не стыдно опереться наследнику трона.
Он долго сидел подле короля и слушал, слушал о том, каким был король Берн... Каким чудесным отцом, каким мудрым правителем... Шут ничего не говорил. Он, мальчик-сирота, никогда не знавший своих родителей, просто приткнулся дрожащему от бесслезного плача принцу под бок, навсегда впитывая его боль.
Только несколько лет спустя Руальд признался ему, что это живое тепло стало для него источником силы, позволившей смириться с утратой и осознать себя новым королем. Позволившей увидеть в забавном маленьком артисте самого близкого человека.
|